Неточные совпадения
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести, то есть не двести, а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; —
так, пожалуй, и теперь столько же,
чтобы уже ровно было восемьсот.
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому;
чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Как можно,
чтобы такое драгоценное время убивать на них?
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то
чтобы за какого-нибудь простого человека, а за
такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность
такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла
такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то,
чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что
такое хорошие правила и солидность в поступках.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем
чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство
такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет,
так вот и тянет! В одном ухе
так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Анна Андреевна. Ну вот видишь, дура, ну вот видишь: из-за тебя, этакой дряни, гость изволил стоять на коленях; а ты вдруг вбежала как сумасшедшая. Ну вот, право, стоит,
чтобы я нарочно отказала: ты недостойна
такого счастия.
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти дела не
так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и того… как там следует —
чтобы и уши не слыхали. Вот как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и начните.
Чтобы ему, если и тетка есть, то и тетке всякая пакость, и отец если жив у него, то чтоб и он, каналья, околел или поперхнулся навеки, мошенник
такой!
Дай только, боже,
чтобы сошло с рук поскорее, а там-то я поставлю уж
такую свечу, какой еще никто не ставил: на каждую бестию купца наложу доставить по три пуда воску.
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу,
чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого места упасть! И растянулся, как черт знает что
такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
)Да если приезжий чиновник будет спрашивать службу: довольны ли? —
чтобы говорили: «Всем довольны, ваше благородие»; а который будет недоволен, то ему после дам
такого неудовольствия…
Этак ударит по плечу: «Приходи, братец, обедать!» Я только на две минуты захожу в департамент, с тем только,
чтобы сказать: «Это вот
так, это вот
так!» А там уж чиновник для письма, этакая крыса, пером только — тр, тр… пошел писать.
)Мы, прохаживаясь по делам должности, вот с Петром Ивановичем Добчинским, здешним помещиком, зашли нарочно в гостиницу,
чтобы осведомиться, хорошо ли содержатся проезжающие, потому что я не
так, как иной городничий, которому ни до чего дела нет; но я, я, кроме должности, еще по христианскому человеколюбию хочу, чтоб всякому смертному оказывался хороший прием, — и вот, как будто в награду, случай доставил
такое приятное знакомство.
Городничий. А уж я
так буду рад! А уж как жена обрадуется! У меня уже
такой нрав: гостеприимство с самого детства, особливо если гость просвещенный человек. Не подумайте,
чтобы я говорил это из лести; нет, не имею этого порока, от полноты души выражаюсь.
Городничий. Мотает или не мотает, а я вас, господа, предуведомил. Смотрите, по своей части я кое-какие распоряженья сделал, советую и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник захочет прежде всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения — и потому вы сделайте
так,
чтобы все было прилично: колпаки были бы чистые, и больные не походили бы на кузнецов, как обыкновенно они ходят по-домашнему.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали
таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не то
чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка
такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится
такая жизнь.
Хлестаков. Для
такой прекрасной особы, как вы. Осмелюсь ли быть
так счастлив,
чтобы предложить вам стул? Но нет, вам должно не стул, а трон.
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься спать, все думаешь: «Господи боже ты мой, как бы
так устроить,
чтобы начальство увидело мою ревность и было довольно?..» Наградит ли оно или нет — конечно, в его воле; по крайней мере, я буду спокоен в сердце.
Г-жа Простакова.
Так разве необходимо надобно быть портным,
чтобы уметь сшить кафтан хорошенько. Экое скотское рассуждение!
Так, мой друг; да я ждал бы,
чтобы при всех науках не забывалась главная цель всех знаний человеческих, благонравие.
Тем не менее вопрос «охранительных людей» все-таки не прошел даром. Когда толпа окончательно двинулась по указанию Пахомыча, то несколько человек отделились и отправились прямо на бригадирский двор. Произошел раскол. Явились
так называемые «отпадшие», то есть
такие прозорливцы, которых задача состояла в том,
чтобы оградить свои спины от потрясений, ожидающихся в будущем. «Отпадшие» пришли на бригадирский двор, но сказать ничего не сказали, а только потоптались на месте,
чтобы засвидетельствовать.
— И
так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он не то
чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", — и был таков.
Таким образом оказывалось, что Бородавкин поспел как раз кстати,
чтобы спасти погибавшую цивилизацию. Страсть строить на"песце"была доведена в нем почти до исступления. Дни и ночи он все выдумывал, что бы
такое выстроить,
чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось и наполнило вселенную пылью и мусором. И
так думал и этак, но настоящим манером додуматься все-таки не мог. Наконец, за недостатком оригинальных мыслей, остановился на том, что буквально пошел по стопам своего знаменитого предшественника.
Нет спора, что можно и даже должно давать народам случай вкушать от плода познания добра и зла, но нужно держать этот плод твердой рукою и притом
так,
чтобы можно было во всякое время отнять его от слишком лакомых уст.
Обстоятельства дела выяснились вполне; но
так как Линкин непременно требовал,
чтобы была выслушана речь его защитника, то Грустилов должен был скрепя сердце исполнить его требование.
Как бы то ни было, но Беневоленский настолько огорчился отказом, что удалился в дом купчихи Распоповой (которую уважал за искусство печь пироги с начинкой) и,
чтобы дать исход пожиравшей его жажде умственной деятельности, с упоением предался сочинению проповедей. Целый месяц во всех городских церквах читали попы эти мастерские проповеди, и целый месяц вздыхали глуповцы, слушая их, —
так чувствительно они были написаны! Сам градоначальник учил попов, как произносить их.
Солнышко-то и само по себе
так стояло, что должно было светить кособрюхим в глаза, но головотяпы,
чтобы придать этому делу вид колдовства, стали махать в сторону кособрюхих шапками: вот, дескать, мы каковы, и солнышко заодно с нами.
А что, если это
так именно и надо? что, ежели признано необходимым,
чтобы в Глупове, грех его ради, был именно
такой, а не иной градоначальник?
Претерпеть Бородавкина для того, чтоб познать пользу употребления некоторых злаков; претерпеть Урус-Кугуш-Кильдибаева для того,
чтобы ознакомиться с настоящею отвагою, — как хотите, а
такой удел не может быть назван ни истинно нормальным, ни особенно лестным, хотя, с другой стороны, и нельзя отрицать, что некоторые злаки действительно полезны, да и отвага, употребленная в свое время и в своем месте, тоже не вредит.
Начались справки, какие меры были употреблены Двоекуровым,
чтобы достигнуть успеха в затеянном деле, но
так как архивные дела, по обыкновению, оказались сгоревшими (а быть может, и умышленно уничтоженными), то пришлось удовольствоваться изустными преданиями и рассказами.
Все части этого миросозерцания
так крепко цеплялись друг за друга, что невозможно было потревожить одну,
чтобы не разрушить всего остального.
Выслушав показание Байбакова, помощник градоначальника сообразил, что ежели однажды допущено,
чтобы в Глупове был городничий, имеющий вместо головы простую укладку, то, стало быть, это
так и следует. Поэтому он решился выжидать, но в то же время послал к Винтергальтеру понудительную телеграмму [Изумительно!! — Прим. издателя.] и, заперев градоначальниково тело на ключ, устремил всю свою деятельность на успокоение общественного мнения.
Нельзя думать,
чтобы «Летописец» добровольно допустил
такой важный биографический пропуск в истории родного города; скорее должно предположить, что преемники Двоекурова с умыслом уничтожили его биографию, как представляющую свидетельство слишком явного либерализма и могущую послужить для исследователей нашей старины соблазнительным поводом к отыскиванию конституционализма даже там, где, в сущности, существует лишь принцип свободного сечения.
Другие утверждали, что Пфейферша еще в вольном городе Гамбурге полюбила Грустилова за его меланхолический вид и вышла замуж за Пфейфера единственно затем,
чтобы соединиться с Грустиловым и сосредоточить на себе ту чувствительность, которую он бесполезно растрачивал на
такие пустые зрелища, как токованье тетеревов и кокоток.
Чтобы они,
так сказать, по всему лицу земли едиными устами.
При
таких условиях невозможно ожидать,
чтобы обыватели оказали какие-нибудь подвиги по части благоустройства и благочиния или особенно успели по части наук и искусств.
— Не знаешь ли, любезный рукосуюшко, где бы нам
такого князя сыскать,
чтобы не было его в свете глупее? — взмолились головотяпы.
Так прошел и еще год, в течение которого у глуповцев всякого добра явилось уже не вдвое или втрое, но вчетверо. Но по мере того как развивалась свобода, нарождался и исконный враг ее — анализ. С увеличением материального благосостояния приобретался досуг, а с приобретением досуга явилась способность исследовать и испытывать природу вещей.
Так бывает всегда, но глуповцы употребили эту"новоявленную у них способность"не для того,
чтобы упрочить свое благополучие, а для того, чтоб оное подорвать.
Напротив того, бывали другие, хотя и не то
чтобы очень глупые —
таких не бывало, — а
такие, которые делали дела средние, то есть секли и взыскивали недоимки, но
так как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их не только были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых, по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.
— Ежели есть на свете клеветники, тати, [Тать — вор.] злодеи и душегубцы (о чем и в указах неотступно публикуется), — продолжал градоначальник, — то с чего же тебе, Ионке, на ум взбрело, чтоб им не быть? и кто тебе
такую власть дал,
чтобы всех сих людей от природных их званий отставить и зауряд с добродетельными людьми в некоторое смеха достойное место, тобою «раем» продерзостно именуемое, включить?
Понятно, что, ввиду
такого нравственного расстройства, главная забота нового градоначальника была направлена к тому,
чтобы прежде всего снять с глуповцев испуг.
Еще отец, нарочно громко заговоривший с Вронским, не кончил своего разговора, как она была уже вполне готова смотреть на Вронского, говорить с ним, если нужно, точно
так же, как она говорила с княгиней Марьей Борисовной, и, главное,
так,
чтобы всё до последней интонации и улыбки было одобрено мужем, которого невидимое присутствие она как будто чувствовала над собой в эту минуту.
Само собою разумеется, что он не говорил ни с кем из товарищей о своей любви, не проговаривался и в самых сильных попойках (впрочем, он никогда не бывал
так пьян,
чтобы терять власть над собой) и затыкал рот тем из легкомысленных товарищей, которые пытались намекать ему на его связь.
Вронский и Анна тоже что-то говорили тем тихим голосом, которым, отчасти
чтобы не оскорбить художника, отчасти
чтобы не сказать громко глупость, которую
так легко сказать, говоря об искусстве, обыкновенно говорят на выставках картин.
Он рад был случаю побыть одному,
чтобы опомниться от действительности, которая уже успела
так принизить его настроение.
— Право? — сказал он, вспыхнув, и тотчас же,
чтобы переменить разговор, сказал: —
Так прислать вам двух коров? Если вы хотите считаться, то извольте заплатить мне по пяти рублей в месяц, если вам не совестно.
Анне было
так ясно, что никому нечему было радоваться, что этот смех раздражил ее до боли, и ей хотелось заткнуть уши,
чтобы не слыхать его.
— Алексей сделал нам ложный прыжок, — сказала она по-французски, — он пишет, что не может быть, — прибавила она
таким естественным, простым тоном, как будто ей никогда и не могло приходить в голову,
чтобы Вронский имел для Анны какое-нибудь другое значение как игрока в крокет.
― Зачем я говорю это? зачем? ― продолжал он также гневно. ―
Чтобы вы знали, что,
так как вы не исполнили моей воли относительно соблюдения приличий, я приму меры,
чтобы положение это кончилось.